ZABORистые разговорчики

Музей умер, да здравствует музей? Сентябрьский table talk куратора арт-проекта Zabor Антонины Серяковой и концептуального художника Руслана Вашкевича расставляет точки над i в непростом разговоре о практических и теоретических пространствах для современного искусства.

Арт-проект Zabor не любит статику: как заправский разведчик и искатель удачи он менял локации и каждый раз по пути следования вальяжно располагался на городских заборах и оградах – как и положено, если за точку концептуального отсчета брать название проекта. С первого «Забора» прошло два года, и теперь экспозиция, изрядно помотавшись не только по Беларуси, но и по Европе, вернулась в Минск – туда, где все началось в сентябре 2012 года.

Выбор места для нашего 5 o’clock и юбилейного «Забора» – Национальный художественный музей – удивил резкой сменой локационной концепции проекта. В залах, где демонтировали предыдущую экспозицию, по углам лежали малярные кисти, под ногами змеились провода, и ощущение пустого музея, стерилизованного, очищенного от привычной и основной функции, подмораживало. Согрели крепкий кофе и горячая дискуссия.

Р.В.: …Только давайте не будем говорить на тему «современное искусство»: это уже несовременно. Его нужно или делать, или о нем молчать. Это продукт внутреннего пользования, для посвященных. А еще есть мнение, что его не существует, что это всего лишь выдумка медийщиков, журналистов и кураторов.

А.С.: И художников, судя по всему, которые тоже играют в эту игру…

Р.В.: Да, всех этих людей.

А.С.: Руслан, расскажите о своих первых впечатлениях от музея в этом нетипичном виде.

Р.В.: Такое теперешнее состояние – ремонта и монтажа – мне кажется самым интригующим для любого художника: руки чешутся, голова взрывается от идей, потенциальное пространство открывается массой сюжетов, которыми можно продолжить историю этих стен. Я бы такое состояние даже сохранял и выставлял: не как аттракцион для зрителей, а для того, чтобы акцентировать момент контролируемого хаоса – это обязательная составляющая теперешнего мира, не только искусства.

Мне кажется, музей по-прежнему – сакральное пространство, где до сих пор работают законы жанра, поэтому любые эксперименты тут видны особенно отчетливо: понятно, где именно ты переходишь эту границу принятой нормы. Экспозиции в современных галереях или на улице изначально позволяют больше, поэтому зрителю бывает сложно уловить акт трансгрессии. В стенах музея художественный жест прочитывается как раз очевидно: есть контекст, на фоне которого поступок заметен сразу. Другое дело, что доступность музея для современного художника – крайне редкое удовольствие. Музейные администрации не развернуты в сторону современного искусства. Было буквально несколько удачных примеров интервенции в музейное пространство. Но, думаю, подобное наблюдается на всей постсоветской территории: музеи не коммуницируют с современным искусством, тем самым сильно ограничивая себя, как мне видится. Хоронят себя заживо, и это не плюсы, это кресты – кладбище.

А.С.: Думаете, они этого не осознают? Просто тут совсем другой принцип работы с пространством: грубо говоря, концептуальное искусство требует, как правило, особого пространственного решения, в том числе. И каждый раз при новой экспозиции его искать?

Р.В.: Да, оно требует организации пространства разными, каждый раз новыми способами – конечно, музейщики этому не рады. Это странно, но до сих пор проект современного художника для музейщика – головная боль.

Модератор: А ведь вы уже однажды выставлялись здесь же, в Национальном художественном музее.

Р.В.: Да, проект был очень важен для меня, надеюсь, и для публики. Неимоверным усилием воли мне удалось уговорить директора на ряд смелых и неожиданных экспериментов. Тогда результат был, по-моему, убедительным, и это могло стать для администрации сигналом действовать смелее в следующий раз. Но, к сожалению, это так и осталось до сих пор чуть ли не единственным в своем роде событием. Сейчас, я так понимаю, будет попытка номер два.

А.С.: Проблема в том, что у нас этому не обучают. Кураторов не готовят, а искусствоведов обучают ровненько до соцреализма. Как работать с шедеврами мирового искусства – да, а вот что делать с современным – непонятно. С другой стороны, в этом разрыве тоже есть свой плюс, которым здесь можно удачно воспользоваться: в Европе переизбыток contemporary art, и оно изживает себя, там все перепробовали. Руслан как-то рассказывал забавную историю про Венецианскую биеннале…

Р.В.: На дворе был 2005 год, все страны делали высокобюджетные, сверхтехнологичные, пафосные или, напротив, концептуально минималистичные, точные, аскетичные проекты, было все что угодно. И только Беларусь традиционно выставила живопись. И еще американцы. Но те, объевшись технологиями и новостями, снова вернулись к картинам, а мы выбрали живопись как единственно возможный формат, достойный высокой сцены.  Другими словами, круг замкнулся, первый вагон на повороте догнал последний. Это, конечно, грустная шутка и слабое утешение для нас.

Модератор: Получается что-то наподобие гегелевской диалектики: тезис, антитезис, синтез. Отрицание определенной величины приводит к чему-то качественно новому. То же самое, кажется, произошло и с «Забором». Антонина, все-таки почему, выбрав изначально свободную городскую среду, теперь, спустя два года, вы ломаете свою же сложившуюся традицию и помещаете Zabor в музейное пространство?

А.С.: Хороший вопрос. Мы хотели, чтобы Zabor нес просветительскую функцию: понятно, что среднестатистический персонаж не в состоянии назвать хотя бы трех современных белорусских художников. Собственно, проект и знакомил жителей белорусских городов с тем фактом, что современное белорусское искусство в принципе существует. Мы не ставили перед собой задачу показать его в полном объеме (это просто невозможно), но, когда мы ездили по областным центрам, мы, в свою очередь, тоже знакомились с локальными художниками; печальный факт в том, что никто из кураторов и искусствоведов не в состоянии сказать, что происходит за пределами Минска, нет коммуникационных стыков между, к примеру, столицей и Витебском.

Возвращение в музей… У нас было два варианта: либо снова выставить все на ограде Парка Челюскинцев, либо показать оригиналы. Мы решили, что оригиналы интереснее копий, это словно знакомство заново, которое предполагает другой уровень восприятия. Да, мне нравятся городские проекты, они хороши, но копия картины никогда не станет самодостаточным фактом. Хотя у городского искусства, на мой взгляд, большой потенциал: речь же не только о выставленных копиях, как это делали мы, но и о инсталляциях, перфомансах – очень жаль, что у нас пока нет такого человеческого обживания городского пространства. Я не могу сказать, что «Забор» на Парке был в этом плане таким уж идеальным…

Р.В.: Это опасное слово: нет ничего идеального.

А.С.: С другой стороны (то, о чем мы когда-то разговаривали с Русланом), любая попытка внедрения в город искусства оживляет не только город, но и само искусство. Жизнь интереснее, чем музей. Реальная жизнь всегда оказывается сильнее, за редким исключением. Задача художника – честное высказывание, которые было бы доступно любому уровню эмоционального и интеллектуального восприятия, и на улице уровень этой искренности становится очевидным. Руслан, вам какие проекты больше нравятся – музейные или?..

Р.В.: Работать в рамках музея или захватывать какие-то не приспособленные для искусства места в городе равно интересно. Здесь нет никакого противоречия, это разные практики, еще интереснее работать сразу на нескольких полях. На улице интересно прямое высказывание, социальный контекст, работа со средой. Такие художественные жесты работают быстро и эффективно, заставляют художника быть точным. В музее, как я уже говорил, изначально существует своя история, поэтому художнику интересно или ее фантастически продолжать, или нарушать логику сюжета.

А.С.: Музей – своеобразная крепость, а когда ты помещаешь картины в городе, ты каждый день проверяешь на прочность свое искусство и то, насколько оно способно переиграть жизнь. И, как показывает практика, так бывает не всегда: художники, начинавшие с действительно революционных идей, в конце концов становятся просто декорациями города.

Модератор: Это то, что произошло с Бэнкси?

Р.В.: Верно. Тут работает эффект неожиданности, оригинально заявить о себе проще, чем поддерживать этот интерес потом, для этого элементарно нужно что-то делать постоянно, проверяя себя на вшивость. Не каждый псих это выдержит.

А.С.: Да, ведь невозможно каждый день выдавать по хорошему граффити.

Р.В.: К сожалению, это примета времени, сложно придумать какой-то бесконечный проект и выглядеть всегда этаким агентом 007. Есть риск остаться в проигрыше, это не должно быть проблемой: всегда есть право на ошибку. Ты проверяешь, насколько ты вообще жив.  Как-то в далеком прошлом Илья Кабаков сказал: в будущее возьмут не всех. Но сейчас, как показывает новейшая теория и квантовая физика, в будущее возьмут всех, причем без вашего на то согласия: каждый равно интересен для будущего со всеми своими бреднями.

А.С.: А вам не кажется, что такая «всеядность», когда все равнозначны, означает лишь то, что никто не ценен и не интересен? Любить всех – значит не любить никого, значит, безразличны все, потому что одинаковы. Когда Кабаков говорил о будущем, в которое возьмут не всех, он имел в виду, что время расставит приоритеты.

Р.В.: Он говорил о высоком искусстве, больших художниках, элитарности, но за последнее время изменился формат потребления и способ передачи. Искусство растворилось в жизни, в каждом предмете быта, в том, как мы одеваемся, как себя ведем. Мы говорим, что жизнь интереснее, чем музей: настоящая жизнь стала переполненной и интенсивной. На случай банкротства всех теорий мегамозг разработал концепцию «музея всего» как архива всех впечатлений человека, всех его проявлений и продуктов жизнедеятельности. Мы не знаем, какие наши качества будут востребованы и ценны для будущего.

Модератор: Могу подтвердить на своем примере. Во Львове есть двор-музей потерянных игрушек. Они по сути не несут никакой ценности: конвейерное производство, знакомое нам всем с детства, но эмоционально это было одно из сильнейших личных потрясений. Невероятно атмосферное место: куклы со стеклянными глазами, вымокшие под дождем…

А.С.: Отличные декорации для Хичкока.

Модератор: Этот импровизированный музей под открытым небом произвел на меня более сильное впечатление, нежели зал моего любимого Врубеля.

Р.В.: Да, я понимаю. Работая на несуществующее будущее, художники сильно проигрывают обычным людям в настоящем времени. Они собирают и транслируют свой индивидуальный опыт, главные слова откладывают на потом, а все остальные живут тем временем активной жизнью, полноценно тратят свою энергию сейчас.

А.С.: Что в таком случае делать художнику?

Р.В.: У художника осталось не так много обязательных дел. Освободить человечество от жизненной программы «ползком из роддома через холодильник к могиле», предоставить энергию живого чуда. Это задача интересная для художника, и она иногда срабатывает.

А.С.: Мы об этом уже однажды говорили, и я сказала, что, с моей точки зрения, это только честно делать свое дело.

Р.В.: Да, но это не отличает задачу художника от задачи любого другого человека.

А.С.: Но если внятных критериев нет, это означает, что любой человек может взять мобильный телефон, нажать кнопку и на выходе получить то, что он сможет назвать произведением искусства. Раньше критериями были строгие каноны, которые определяли, что есть искусство, что им не является, а сейчас даже критерий мастерства нивелировался. Любой объект может быть помещен в музей? Когда-то «Черный квадрат» считали концом искусства, но потом был Дюшан, и он полностью закрыл эту дверь, декларировав, что в искусстве возможно все и любой может сделать это просто потому, что появился контекст. Даже искусствоведы сейчас точно так же, как и зритель, некомпетентны в том, чтобы определить принадлежность чего-то к искусству. Поэтому внутренняя позиция честности и ответственности художника – единственный критерий, который я на данный момент могу предложить.

Модератор: А какую роль играет провокативность? Не как критерий причисления к искусству, но как одна из важных примет сегодняшних художественных высказываний?

Р.В.: Одной провокации мало. Это один из элементов, первая стадия, и если это срабатывает, ты уже просто обязан следующим шагом предлагать что-то продуктивное. Провокация теперь всего лишь часть маркетинга. Чем доступнее становятся технические средства производства искусства, тем сложнее найти неделимое «ядро» художественности. Вряд ли его стоит искать в речах философов: мне это кажется очередной уловкой.

А.С.: Я давно хочу провести эксперимент: дать художникам определенные темы, к примеру, одному – тему свободы, другому – гендерной дискриминации и т.д. И я уверена, каждый из них напишет что-то вменяемое, но в таком случае художник сработает как дизайнер. Это будут концепции, оформленные декоративными элементами.

Р.В.: Да, так часто случается, когда интерпретации становятся спекуляциями. Меня по-прежнему манит ожидание чуда, это создает внутреннее напряжение и внешнее притяжение, работает как магнит.

А.С.: Тем не менее, несмотря на все эти интерпретации, дутые концепции и девальвацию, цены на произведения искусства не упали, и художники очень комфортно себя чувствуют, попадая в обойму. Даже если мерить денежным эквивалентом, мы все равно не поймем, насколько то или иное произведение искусства является ценностью.

Руслан, а вам не кажется, что именно музеи и стали одной из причин девальвации искусства? Если в эпоху Возрождения художники писали для церквей, богатых заказчиков и т.д., то есть, для конкретных людей, то сейчас художник принимается за работу, прицеливаясь на музей, некую институцию, куда придет огромное количество людей, но он даже не знает, ради кого он все это делает. Главная задача художника сегодня – попасть в галерею/музей.

Р.В.: Присутствие твоей работы в музее – это как бы итог капитализации твоих творческих амбиций, ты можешь сколько угодно символически претендовать, но потом ты должен себя фактически обозначить на этом поле. Скучная задача для автора. Пора менять картину, нужны асимметричные действия в направлении Музея. Я вспоминаю, когда на «Ночь музеев» мы хотели украсть настоящую картину из экспозиции, нам помешала еще более грандиозная идея: я предложил украсть директора, заказать похищение. Так я себе и представляю свой последний художественный проект.

А.С.: Если бы вам сказали, что можно выбрать любое место для демонстрации своих картин, что бы это было?

Р.В.: Квартирники: любопытно освоить чье-то приватное пространство. Интересно было бы и метро.

А.С.: Помните окна Тракторного завода? Прекрасное место, не оставляю надежду однажды сделать выставку там.

Р.В.: Я помню только траурные окна трактора… |

Опубликовано в журнале Fashion Collection Belarus, сентябрь 2014

Фото: Елена Гордейчик

Читать на эту тему: Валентин Губарев. Прямая речь
Пост-поп пародия fashionista
Руслан Вашкевич: "Самые тупые провокации здесь по-прежнему работают на ура"